Журналист и телеведущий Владимир Познер выпустил книгу «Немецкая тетрадь», в которой признается, что много лет ненавидел Германию и немцев, помня, что сотворили нацисты. Но сейчас его отношение к этой стране изменилось. Новая книга — результат долгих раздумий автора о стране, о людях, с которыми ему довелось встретиться, и о том, что связывает и разделяет Россию и Германию в историческом аспекте. Книга иллюстрирована фотографиями, за каждой из них стоит уникальная история, маленькая, но выразительная. Познер любит фотографировать и любит рассказывать истории. Что выхватил его наблюдательный взгляд в «кинематографических турне» по миру с Иваном Ургантом и съемочной группой? Какие впечатления поразили его и навсегда остались в памяти? Читайте в нашем интервью.

— «Немецкая тетрадь. Субъективный взгляд» — одна из самых личных и интересных ваших книг. Как вы впервые познакомились с Германией и как состоялась эта встреча?

— Я с Германией познакомился очень давно. Мне было 15 лет, когда моего отца направили из США на работу в Восточный Берлин. Я не хотел ехать туда. Все-таки военный ребенок, — я очень хорошо помнил и сейчас помню, что сотворили нацисты, и я ненавидел Германию, ненавидел немцев. Но меня никто не спрашивал, и я там оказался на целых 4 года. Я тогда еще не говорил по-русски, а по-немецки — тем более, и не хотел говорить совершенно. Поэтому учил русский язык. Это были очень для меня тяжелые годы, представьте: человеку 15 лет, он еще только формируется как личность. Словом, я мечтал оттуда уехать и когда, наконец, уехал, по-прежнему ненавидел эту страну и немцев. Я пообещал себе, что никогда больше ноги моей там не будет.

Но, как говорят, «если хочешь насмешить Бога, расскажи ему о своих планах». Моя дочь вышла замуж за немца, живет в Берлине, там моя внучка, там мой внук, мой правнук. И я, естественно, туда езжу, потому что я скучаю, хочу их видеть. Конечно, мое отношение к Германии изменилось за эти годы, но каждый раз, когда я вижу военную хронику, во мне вновь вскипает то, что было тогда. Я никак не могу простить, и это во мне живет. Но книга не об этом совсем. Так я по крайней мере отвечаю на ваш вопрос — как я познакомился с Германией.

Потом я снимал фильм вместе с Ваней Ургантом. Мы делали документальную ленту «Германская головоломка». Это подробная поездка по стране, со множеством интервью, встреч. И, конечно, все это дало мне более серьезное представление о том, что есть Германия и кто есть немцы. И уже эти мысли я перенес на бумагу.

— В книге использованы фотографии, которые вы делали в период тех съемок. Часто вы сами фотографируете?

— Я очень люблю фотографировать, давно этим увлекаюсь. Не могу сказать, что это хобби, потому что на хобби у меня нет времени, но я довольно много снимаю. А когда мы делаем фильмы или я беру интервью у человека, я прошу разрешения сделать пару его портретов, и таким образом накапливаются у меня фотографии тех людей, с которыми я разговариваю. В книге действительно мои фотографии. Собственно говоря, она родилась из-за фотографий. Как-то я пересматривал в очередной раз фото и вдруг поймал себя на мысли, что та или иная картинка вызывает у меня еще дополнительные соображения. Вдруг я начинаю думать о каких-то вещах. И я решил, что было бы любопытно мне написать эссе что ли, на 3-4 странички, а то и меньше — по поводу тех мыслей, которые у меня вызывает каждая фотография. В итоге получился целый том.

Приведу пример для конкретности. Когда я делал фильм о Германии, брал интервью у полковника в отставке бывшей армии ГДР, который в свое время охранял Берлинскую стену, чтобы никто из Восточного Берлина не перебегал за запад. Уже никакого ГДР не было, полковник — глубокий старик, ему 83 года. И в какой-то момент я его спрашиваю: «А как вам спится по ночам, вспоминая то, чем вы занимались?» На что он мне ответил: «Мне спится очень хорошо. Я солдат, я выполнял приказ». И когда я вспоминал это, думал: «Интересно, если ты выполняешь приказ, значит с тебя взятки гладки, ты можешь делать, что угодно? Вот приказали тебе, например, загнать в церковь 50 женщин с детьми и поджечь. Ты военный, солдат. Значит нормально все? Виноват только тот, кто приказал, а ты — ни при чем?»

Каждая фотография в книге имеет отношение вот к таким вот размышлениям.

— Отношение вашего собеседника к нацистскому прошлому — это «среднее по больнице» у немцев или общенациональный взгляд?

— Вы знаете, я вообще не верю, что есть «среднее по больнице» или «общее». Когда говорят, что, мол, «большинство считает…» Ну, сегодня большинство считает так, завтра — эдак. Если говорить про официальное отношение Германии к прошлому, и, в частности, к войне, то я могу привести такой пример. Мой внук Коля родился в Германии (его папа немец), он ходил в школу в Берлине. И как-то я у них в очередной раз гостил, Коле было лет 10, я его спросил: «Коля, а что вам в школе говорят по поводу Гитлера и войны?» И внук ответил: «Ты знаешь, нам говорят, что не только Гитлер виноват и не только нацисты. Виноват весь немецкий народ, потому что поддержал нацистов». Я подумал — ничего себе! Учить детей, что не конкретные злодеи виноваты в войне, но и простые люди! Что весь народ несет эту вину! Такое публичное раскаяние, по-моему, — крайне важная вещь, чтобы избавиться от чувства вины, которое сидит глубоко внутри. В этом смысле я перед немцами снимаю шляпу. Германия — единственная страна, которая так поступила, хотя у многих стран есть поводы извиниться за то, что они сделали и с чужими народами, и со своим собственным. Никто, кроме немцев, этого не сделал.

— В ходе «кинематографического турне» какие еще страны произвели на вас большое впечатление, или развернули ваше отношение на 180 градусов?

— Мы снимали фильм о Японии, и там настолько другое все, это просто другая планета! Совершенно другой взгляд на жизнь. Поначалу ведь мы судим «со своей колокольни», что-то видим и сразу соотносим со своим представлением. Вы, наверное, в курсе, что японцы часто ходят в медицинских масках? Что мы думаем, почему они это делают? Наверное, они так защищаются от пыли, загрязненного воздуха? Оказывается, дело в не в этом. Наоборот, — они других людей охраняют от своих микробов.

Сильное впечатление произвели на меня скандинавские страны. Уровень доверия людей друг другу и к своему правительству — совершенно удивительный. Я такого не встречал нигде — ни в Америке, ни во Франции, ни у нас. Как они этого добились — наверное, долгая история. Там замешано и чувство собственного достоинства, и абсолютное убеждение в том, что все равны не на словах, а на деле. Я помню, как в самый первый раз попал в Финляндию; это не скандинавская страна, но нордическая, северная. Я приехал в феврале, было очень холодно. На площади перед Президентским дворцом, увидел такие кофейни на колесах, можно было подойти и купить кофе, булочку, согреться немного. И вот я встал в очередь, — безумно хотелось горячего кофе. В какой-то момент обратил внимание, что люди впереди меня оглядываются, смотрят, улыбаются, кивают, кто-то машет рукой, — явно не мне. Да вообще-то никто меня тогда и не знал, это было давно. В конце концов я решил посмотреть, что там такое. Обернулся — за мной стоит человек, а за ним — президент Финляндии Урхо Кекконен. Он вышел из своего дворца и встал в очередь за кофе. Никто не уступает место, все приветливо улыбаются, и все. Охраны нет. Тогда я подумал, что это только в Финляндии, но и в Норвегии, Дании, Швеции увидел примерно такое же отношение к властям. И это поразило меня до глубины души.

— Кстати, по поводу узнаваемости: насколько сейчас ваша популярность, и Ивана Урганта в том числе, влияет на процесс съемок за границей? Вас узнают?

— В Скандинавии нас с Иваном не очень-то знают. Они ведь не смотрят наше телевидение. Есть страны, в которых знают только меня, а Ивана — нет (в Америке, например). Но так, чтобы нас окружали, просили автографы – такого нет. Поэтому сложностей со съемками не возникает.

— Какая страна, на ваш взгляд, больше всего напоминает Россию по менталитету, социальному устройству, стилю жизни?

— Говорят, что мы, русские, очень похожи на американцев. Это не правда, не похожи совершенно. Насколько я могу судить, более всего похожи друг на друга ирландцы и русские. Это странно, но, во-первых, и те, и другие подвержены взлетам и падениям настроения. Во-вторых, и те, и другие очень любят выпить. В-третьих, — любят подраться. В-четвертых, имеют колоссальный литературный талант. И вообще, так называемая английская литература — это в основном ирландцы, а не англичане. Очень теплые люди, стремятся дружить. В общем, для меня наиболее похожи на русских именно ирландцы. А еще это очень многострадальная страна. Они были под англичанами в течение многих сотен лет, голодали, страдали. Россия была под татаро-монголами три века, тоже страдала и голодала. Думается, в этом кроются определенные схожести в характерах.

— Вы любите бумажные книги, часто пишете от руки, а не на компьютере. А фотографии снимаете на пленку или на «цифру»?

— У меня цифровой фотоаппарат «Лейка», есть еще Canon и один шведский аппарат. Замечательное изобретение, и конечно, на телефон я никогда не снимаю. Это не фотографии. Зафиксировать момент можно, но не более того.

Раньше я снимал на пленку, но на это нужно много времени, у меня его нет. Но представьте, какая романтика и в то же время профессионализм: у тебя есть всего 36 кадров, очень ограниченное количество. Пленку надо беречь, и ты стараешься сделать один самый лучший кадр. Потом его надо еще проявить, распечатать. К фотографии подходили совершенно по-другому — более вдумчиво и бережно. Когда ты можешь снимать, сколько хочешь, делать по 30 щелчков — это уже не искусство, не то умение. Подход, который мне не очень нравится, причем, он касается не только фотографии. Вообще вся новая техника, которая облегчает нам жизнь, в то же время делает ее примитивнее.

Например, в Скандинавии мы ездили на последней модели Volvo. Эта машина сама паркуется. То есть, ты подъезжаешь, куда надо, включаешь систему, и машина сама задом встает на место. Я понимаю, парковаться сложно, это надо уметь, и удобно, когда всю работу делает за тебя машина. Но вот проходит время, и мы уже разучиваемся парковаться, забываем, как это делать. Или в один прекрасный день «накрывается» компьютер. Что мы делаем? Судорожно звоним в техподдержку, ждем, когда приедет мастер и все починит. Мы не умеем читать карту, потому что есть GPS. Не заглядывая в него, можете сказать, как проехать от Красной площади до Белорусского вокзала? Я очень осторожно отношусь к этим вещам. Мы становимся рабами аппарата. В Америке тинейджеры спят в обнимку с телефоном. Всякая техника, — она сама по себе никакая, — ни хорошая, ни плохая. Но как ею пользуются — это вопрос очень важный.

Израильский писатель Юваль Харари говорит об этом в книге «Homo Deus. Краткая история завтрашнего дня» Как мы меняемся, как на нас влияет техника. Мы сами не замечаем, насколько стали зависимы. Исчезает даже такое понятие, как почерк — все пишут смс. Если когда-то почерк многое мог сказать о человеке, то сейчас вы видите только безликий шрифт. Мы постепенно становимся одинаковыми, и пользуемся всем одинаковым. Facebook лучше нас знает, что нам нравится, что нас интересует, что болит, куда мы ходим, какое кино точно посмотрим, с кем чаще всего общаемся. Вопрос приватности уходит в прошлое.

— А вы сами как часто можете позволить себе поставить телефон на беззвучный режим и заниматься чем-то для души, не отвлекаясь?

— После восьми вечера я выключаю телефон. Если мы идем в гости, я его не беру. Меня нет для телефона, и все. И вы знаете, все прекрасно, ничего страшного не случается.

— Последний вопрос хочу задать вам не как человеку, который пишет книги, а как читателю. Книгу с чьим автографом вы хотели бы иметь в своей библиотеке и почему?

— Если говорить о писателе, который мне дорог, которого я действительно очень люблю и который фигурирует в моей жизни всегда, первым делом на ум приходит Пушкин. Потом — Фолкнер, Экзюпери, Булгаков, ну и, пожалуй, Шекспир.

Я очень люблю стихи. Больше всего — первую четверть 17 века, — как раз время Шекспира. Когда-то собирался быть переводчиком английской поэзии, и кое-что я перевел, это было опубликовано. Но довольно быстро, года через два, я понял, что не буду этим заниматься всю жизнь. Потому что никакой перевод, даже самый гениальный, не может передать источник. Оригинал — он всегда оригинал, — через 100 лет, через 500, Пушкин остается Пушкиным, а Шекспир — Шекспиром. Переводы же морально устаревают. Попробуйте почитать перевод, который сделан 100 лет назад. Это невозможно: язык устарел, нужно переводить заново. Невероятно трудная и, если хотите, неблагодарная работа.

Записала Екатерина Королева